«Не думаю, что из книг можно извлечь практическую пользу»

Как развить космические скорости чтения, почему не нужны книжные списки и что читали в следственном изоляторе КГБ помимо Маркеса и Мережковского? Поговорили о книгах и чтении с философом Александром Секацким.

I.

О бытии читателя

Мир до сих пор не осознал суть процедуры чтения. По большому счету, чтение похоже на эмбриогенез. Это самая таинственная вещь в биологии: непонятно, зачем плоду за несколько месяцев повторять всю историю жизни на Земле.

Когда мы читаем книжку, мы пребываем в состоянии чтения. Есть «читатели первого дня», «читатели второго дня» — зародыши в каком-то смысле. Странным образом их развитие невозможно ускорить или пропустить. Именно поэтому абсурдной кажется утопия простого переноса файла. Казалось бы, как бы было хорошо, если бы книжки на полке уже перенеслись в состав нашего знания. Но тем самым мы упустим главное — бытие читателя.

Я все время вспоминаю, как читал «Феноменологию духа» Гегеля или «Иосифа и его братьев» Томаса Манна: не знал, что будет дальше, рассматривал развилки, ждал, когда можно будет вернуться в книгу, то есть жил этой своеобразной читательской жизнью. .. Потом ты становишься читателем четвертого дня и, может быть, испытаешь некие разочарования. А потом, в качестве читателя пятого дня, поймешь что-то, что в итоге может и не подтвердиться.

Если взвесить, сколько такого рода читательский эмбриогенез занимает в нашей жизни, получится солидная цифра. Я почти всегда нахожусь в таком состоянии. Само бытие в качестве читателя, наверное, относится к тому, что греки называли telos [цель — прим. ред.] — жить такой жизнью нужно не для чего-то, а потому что где ты найдешь что-то более приключенческое?

О записках читателя

Я не понимаю, почему нет такого жанра, как записки читателя по ходу чтения. Есть же записки путешественника: в первый день ты заметил одно, во второй — другое. Критика пишется по факту прочтения, что неверно, а если и верно, то это не самое интересное. А самое интересное — это когда ты проник в Канта, Гегеля или Бергсона на 40 страниц, и что-то там обнаружил, и продолжаешь мыслить. Причем совершенно не знаешь, к чему придет автор. И так до самого конца.

Сам этот жанр парадоксальным образом пропущен, и в результате мы не имеем записок потенциально великих читателей. Если бы у нас были такие образцы творчества Гете или Сартра! Вместо этого мы имеем выписанные цитаты, конспекты. Когда я это понял, попытался заполнить лакуну. Так появилось эссе «Читая Катаева», сейчас я дописываю эссе «Читая Гегеля».

Чтение как экспедиция

Мы должны рассматривать сам процесс чтения как экспедицию, командировку, путешествие. Если мы акцентируем эти моменты, то поймем, что чтение — важнейший модус человеческого в человеке. Я уже не говорю об общении по этому поводу: когда встречаются два читателя третьего или четвертого дня, им есть что обсудить.

Есть люди, прекрасно знающие Петербург, ни на что не похожий — с его потайными ходами, местами, где живут друзья. Не каждого туда пустят, но этот человек проведет тебя ночью в какой-нибудь парк, где все карусели закрыты, но только ради того, что пришел он, карусель запустят, и можно будет прокатиться. В этом смысле опытный, интересный читатель мог бы выполнять функцию гида, что тоже было бы дополнением к устоявшимся жанрам в культуре.

О списках книг

Принято считать, что число книг, которые мы можем прочитать за всю свою жизнь, ограничено. Я встречал разные данные, от 500 до нескольких тысяч, — наверное, они соответствуют действительности. Возникает мысль: не было бы правильно написать список этих великих книг, прочитать их заранее и не тратить время на ерунду? Такого рода утопии встречаются довольно часто.

Рядом с ними находится утопия, которую я называю утопией псевдофундаментальности: непременно нужно начать с Гомера, чтобы дойти до Чака Паланика или Джулиана Барнса. Но все это заканчивается на середине «списка кораблей»: кому-то до литературы трубадуров удается дойти, кому-то до готического романа.

И то и другое я считаю фикцией: полноценная человеческая жизнь не укладывается в расписания. Нужно откликаться на спонтанные движения души и читать первое, что попадется под руку. Если на этом подоконнике на даче нашлась пыльная книга с оторванной обложкой — возьми ее и почитай. Может быть, время не окажется потраченным так уже бесполезно. А иногда расписание поездов за прошлый год может тебя чем-то таким порадовать. Επιφάνια [эпифания, явление божественного — прим. ред.] иногда важнее системы, и сохранять ее необходимо, иначе никогда не выстроится внутренняя бесконечность жизни. А стало быть, и не бойся, что не прочитаешь этот список.

«Мы читаем прекрасные книги только потому, что они есть»

Мне очень нравится изречение Татьяны Москвиной: мы читаем прекрасные книги только потому, что они есть. А не было бы их — и мы бы читали книги похуже. А не было бы их — и мы читали бы книги совсем плохонькие. И это все равно лучше, чем не читать ничего.

Всегда главная проблема в статусе этого занятия. Возможно же инструктивное чтение: я это не знал, а теперь знаю, и можно, как строительные леса, эту книгу отбросить. Возможно чтение, связанное с времяпрепровождением: делать нам нечего или мысли беспокоят и не удается заснуть. Здесь применяется какой-нибудь поводырь чужого воображения вроде детектива. Глядишь — мысли прилипли, как железные опилки к магниту, сложились в какую-нибудь сонную фигуру, и ты засыпаешь.

Но статус чтения может быть пониманием того, что ты на самом деле выходишь в некий мир — синтетический, искусственный, один из возможных, — и в нем какое-то время живешь, оставляя на всякий случай здесь свое телесное представительство. А поскольку это занятие больше ни для чего не нужно, кроме того, чтобы там, в ином мире, жить, я его связываю с тягой к многомерности. Я не думаю, что из книг можно извлечь какую-то практическую пользу.

Космические скорости чтения

Я начал интерпретировать это в духе космических скоростей. Есть три космические скорости. Первая нужна, чтобы выйти на земную орбиту. Вторая позволяет покинуть ее и путешествовать по Солнечной системе, третья означает возможность выйти за пределы Солнечной системы. Так же и с читательскими орбитами. Есть экзистенциально важная вещь — каждый человек хочет подключиться к историям других людей, особенно если они насыщены приключениями, там есть интрига, какое-то количество разговоров. Это первый момент, который выводит нас на орбиту читателя. На второй ступени важность приобретает магический порядок слов — ты понимаешь: «Вот Набоков. И не так уж и важно, о чем он пишет, — важно, как он пишет». На третьей ступени ты можешь отследить эволюцию автора, степень совпадений с собственной жизнью, можешь размышлять: а мог бы, хотел бы я так написать?

Против Смердякова

Многие наивно думают: заслуга современности в том, что мы смогли уйти от всего-навсего чтения про себя и смогли предъявить роскошный видеоряд в кино, разного рода интерактивности, гипертекст. Но элементарный взгляд на историю показывает нам, что все это было до того, как сформировался навык чтения про себя — были удивительные мистерии, сатурналии; нельзя было слушать музыку, не подтанцовывая и не подпевая. Изобретение навыка чтения про себя, быстрого вхождения в портал иномирности, является одним из величайших человеческих открытий, сопоставимого с открытием огня.

Читательскими мирами я был очарован лет в пять и до сих пор сохраняю эту очарованность. Непонятно, для чего нужно пребывание в этих мирах, но я настаиваю, что в этом есть самодостаточность. Если Смердяков говорит: «Не люблю я книжки, в них про неправду все написано», я утверждаю: сама комплектация души требует того, чтобы мы жили в нескольких мирах сразу.

II.

О детском чтении

Я родился в Минске, мой отец был военным летчиком. Семья много кочевала, особенно по советской Азии. Школу я закончил в городе Токмак, находящемся в Киргизии. Отец, как положено летчику, любил Сент-Экзюпери, Ремарка и в меру сил эти книжки мне подсовывал. Мать работала учительницей и читала огромное количество методической литературы, но ей не всегда удавалось дорваться до чего-нибудь типа Толстого или Гоголя.

В детстве я был брошен на произвол судьбы, но вокруг меня были хорошо укомплектованные книжные полки, тщательно перевозившиеся из города в город. Из них можно было какую-то жемчужину выловить. Там я, в частности, когда-то и нашел второе издание «Критики чистого разума» Канта в переводе Соколова. Это было, может быть, классе в седьмом или восьмом. Я начал читать, и было совершенно непонятно, о чем это. Но при этом я понял, что книга невероятно хороша и прекрасна. А так как я был отличником и какие-то учебники понимал с полуслова, это задело, и я перечитывал Канта до тех пор, пока не понял от начала и до конца. По крайней мере, я тогда считал, что понял. Это уже потом осознал, что мое понимание было сильно преувеличенным.

Детские книги и импринтинг

Детские книги невероятно важны благодаря импринтингу. Помните эксперименты Конрада Лоренца, установившего, что только что вылупившиеся цыплята или утята считают мамой первое существо, которое к ним приблизится. Если пронести в этот момент пушистую подушку или чучело коршуна, они будут за ним следовать.

У меня таким импринтом были книги про Незнайку. Я начал читать лет в пять, а может, и раньше, и на протяжении двух-трех лет они были моими любимыми книгами. Это до сих пор сказывается в системе внутреннего цитирования. Замечательные тезисы Незнайки — например: «Еще не доросли до моей музыки. Вот когда дорастут — сами попросят, да поздно будет. Не стану больше играть» — я использовал для описания проблемы маниакального авторства в современном искусстве.

«Белеет парус одинокий» Катаева я прочел лет в десять и понял, что эта вещь очень хорошо написана — просто шедевр. До встречи с такими книгами ты предполагаешь, что имеют значение приключения, причем нет разницы между приключениями Д’Артаньяна и Абсолютного духа. Но в какой-то момент возникает понимание, что параметры мира, в котором ты оказался, может быть, не так и существенны. Существен способ, которым это сделано, магия порядка слов. Интерес к Катаеву сохранился и в дальнейшем: его «Алмазный мой венец» по сей день является для меня образцом мемуарной прозы. Другим образцом является, скажем, «Speak, Memory» и «Другие берега» Набокова.

О ненужности нужных книг

Помните, у Высоцкого есть такая строчка — «Значит, нужные книги ты в детстве читал». Это одно из педагогических заклинаний, которые сводятся к тому, что тот, кто читал в детстве нужные книжки, вырос не подлецом, смог что-то такое морально-истинное в себе культивировать. Нужные книжки своего рода букварь добродетели. Размышляя над этим, я понял, что нам хотелось бы, чтобы мир был устроен так, но он устроен не так. Скорее, наоборот: путешествие в книжные миры обесточивает контакт с реальностью. Если мы привыкли следить за сложными психологическими переживаниями Анны Карениной, князя Мышкина или мадам Бовари и обнаруживаем, что вокруг не столь загадочные и сложные люди, — чувства придуманных персонажей вытесняют тот неброский психологический антураж, в котором мы живем. Появляется специфический книжный ребенок, не знающий живой жизни.

Я бы мог быть совершенно книжным ребенком, если бы не номадический образ жизни. Я, например, в шести школах учился. А вы представьте себе, что значит мальчишке, новичку, прийти в пятый класс, потом в девятый. Тут навыки книжного ребенка тебе ничем не помогут — так же, как и навыки отличника. Дворовые компании мне были в высшей степени знакомы, как и необходимость постоять за себя.

Самиздат

Начиная со старшего школьного возраста и вплоть до перестройки я читал самиздат. Все было в рамках доступности — Солженицын, Милован Джилас, Набоков, Ницше и Бергсон в старых русских переводах. Не говоря о том, что с конца 1970-х годов существовала система продажи англоязычной литературы: существовали такие магазины, где можно было купить книги, которые ни при каких обстоятельствах не могли появиться бы на русском. Начиная с «Brave New World» Олдоса Хаксли и заканчивая какими-нибудь популярными американскими социологами.

В мире самиздата всегда есть свои сталкеры, поводыри. Опознается же книжный ребенок. Не то чтобы он был совсем не от мира сего, но видно, что, может, «Приглашение на казнь» и прочтет. Тексты имелись в хождении, в распечатке — как говорилось тогда, отксеренные или «отэренные». Удивительное ощущение, когда они тебе давались на одну ночь. Как раз «Приглашение на казнь» мне было дано на одну ночь, и это было мое первое знакомство с Набоковым.

Поздняя советская эпоха была устроена удивительным образом. Там существовал своего рода теневой коммунизм и его прямые бенефициары, гигантский праздный класс: сторожа, рабочие, кочегары, операторы газовых котельных. Они приходили на некую условную работу и там занимались творчеством, обменивались стихами, произведениями живописи, читали.

Но, в принципе, средний советский человек второй половины 1970-х годов был уникальным феноменом. Он — или это, допустим, была она, сотрудница НИИ — приходил на работу, выполнял несколько формальных движений, поливал цветы и был свободен к тому, чтобы читать Набокова, Солженицына или обсуждать Тарковского. Мир никогда раньше не знал такой гигантской резонансной среды и больше не узнает ее — сейчас все разбросано по крошечным электронным коммьюнити. Потрясающий резонанс от батла Оксимирона и Гнойного — единственное, что может близко сравниться с выходом в журнале «Иностранная литература» перевода книги Габриэля Гарсии Маркеса «Сто лет одиночества». Но и это будет лишь жалкое подобие.

Следственный изолятор КГБ

В 1975 году я поступил на философский факультет Ленинградского государственного университета, а в 1977-м провел четыре месяца в следственном изоляторе КГБ на Литейном проспекте из-за антисоветской агитации. Незадолго до пятидесятилетия Октября мы с однокурсниками разбросали листовки, начинающиеся с обращения «Соотечественники!» и заканчивающиеся фразой «Мы верим, что наступит конец молчанию».

В изоляторе можно было читать: библиотека с русской классикой и переводными изданиями существовала. К тебе приходила в сопровождении конвоира ее работница, можно было кратенько побеседовать — и целых три книги на неделю взять. А поскольку в камерах было по два-три человека, чтения было вполне достаточно. Имелись вещи от Карамзина до Маркеса, даже были какие-то книжки — например, Мережковский в дореволюционном издании, — которые просто так в городской библиотеке не найдешь.

Изгнание и дальше

В изолятор КГБ меня завело не чтение, а воля к контактному проживанию, желание изменить что-то в этой действительности. А вскоре после того, как вышел на свободу, я оказался в стройбате. Это были, с одной стороны, всегда полукриминальные войска: туда призывались те, кто проходил по малолетке и не мог быть призван в более серьезные войска, или те, кто плохо знал русский язык — парни из азербайджанских и узбекских окраинных сел. Но были и люди, по разным причинам исключенные из университетов. Там я познакомился со множеством свидетелей Иеговы: тех граждан СССР, которые не хотели брать в руки оружие, ждала жесткая альтернатива — либо 4 года тюрьмы за уклонение от призыва, либо стройбат.

В стройбате в каком-то смысле очень сложно первые полгода — нужно отстаивать место под солнцем. Но в дальнейшие 1,5 года напряга с чтением особенно не было. Чем занимается стройбат? Его с утра выводят на объект. Всегда можно сделать так, чтобы работа встала: расходные материалы кончились, что-то запороли — возникает определенное зависание и каждый занимается своим делом. К тому же есть ночные дежурства. Однако возникала другая проблема — с доступом к книгам: была какая-то библиотека, но гораздо хуже, чем в СИЗО. И все равно какие-то книжки получали, передавали кому-то и сами обменивались.

До того, как вернуться на философский факультет ЛГУ, я работал сторожем, киномехаником, табунщиком, рабочим сцены. Это было изгнание, но оно касалось только невозможности как-то встроиться в социальную лесенку. Свободного времени было более чем достаточно — читай, что хочешь; беседуй, с кем хочешь. Тогда постоянно прочитывался весь корпус философской классики — от фрагментов ранних греческих философов до Гегеля. Когда делать было нечего, старался изучать языки — немецкий, французский, польский — и читать на них книжки.

В дальнейшем я тоже использовал каждую свободную минуту для чтения и письма. Есть люди, которым нужна определенная комфортность условий. Им нужна зеленая лампа, стол ровный, чтобы никто не беспокоил. Не дай бог где-то еще включен телевизор. Для меня это все несущественные факторы. Можно работать в поезде, в маршрутке. Помню, когда я был дворником в аспирантские годы, нередко среди всяких швабр, метел и ломов для скалывания льда можно было усесться и что-то почитать. Я до сих пор могу работать, когда свободен уголок стола, и через каждые пять минут тебя о чем-то спрашивают. Хотя подавляющее число моих знакомых рассматривают это как извращение: «Нормальному человеку такое недоступно».

Бумажные книги исчезнут навсегда? — BBC News Русская служба

• Рэйчел Ньюэр
• BBC Future

2 февраля 2016

Подпишитесь на нашу рассылку ”Контекст”: она поможет вам разобраться в событиях.

Автор фото, iStock

В 1993 году Питер Джеймс опубликовал свой роман «Искушение» на двух дискетах. Писатель даже представить себе не мог тот шквал негатива, который в результате обрушился на него.

Журналисты и коллеги осуждали его, а один репортер даже вытащил на пляж компьютер с генератором, чтобы продемонстрировать всю нелепость этого нового способа читать.

«Я попал на первые полосы газет по всему миру, меня обвиняли в уничтожении жанра романа, — рассказал Джеймс в интервью сайту pop. edit.lit. – В ответ я заметил, что роман и без моей помощи стремительно вымирает».

Вскоре после выхода «Искушения» Питер Джеймс предсказал, что электронные книги станут пользоваться популярностью, когда их станет не менее легко и приятно читать, чем печатные книги.

Иначе говоря, революционная для 1990-х годов концепция рано или поздно достигнет такого уровня развития, что над традиционными книгами нависнет угроза вымирания.

Спустя два десятилетия предсказание Джеймса практически сбылось.

• Другие статьи сайта BBC Future на русском языке

Всплеск популярности электронных книг в последние годы – не новость, однако мы ничего не знаем о том, куда нас заведет эта дорога и как все это скажется на печатном слове.

Постигнет ли бумажные книги участь глиняных табличек, свитков и напечатанных на машинке листов, будут ли они выставлены в витринах коллекционеров наряду с другими диковинками прошлого?

И если дела обстоят именно так, стоит ли нам задуматься?

Ответы на эти вопросы получить нелегко, поскольку и тенденции в области чтения электронных книг, и научные исследования о влиянии (или отсутствии влияния) на нас такого чтения сильно варьируются.

Вот что мы знаем наверняка: по данным опроса Pew Research, половина взрослых американцев владеет планшетом или устройством для чтения электронных книг, а трое из десяти опрошенных в 2013 году читали хотя бы одну электронную книгу.

Хотя чтение печатных книг по-прежнему наиболее популярно, за последнее десятилетие электронные книги стремительно сократили разрыв.

Появление первой цифровой книги трудно датировать, поскольку единого определения электронной книги не существует.

Автор фото, Getty

Пропустить Подкаст и продолжить чтение.

Подкаст

Что это было?

Мы быстро, просто и понятно объясняем, что случилось, почему это важно и что будет дальше.

эпизоды

Конец истории Подкаст

В 1970-е годы в рамках «Проекта Гутенберг» началась публикация электронных текстовых файлов, а в 1980-е и 1990-е книги появились в программе HyperCard – благодаря таким компаниям, как Voyager и Eastgate Systems.

Впоследствии были созданы другие как программы, так и устройства для чтения первых электронных книг, в их числе – Palm Pilot, Microsoft Reader и Sony Reader.

«Эксперименты компаний Microsoft и Palm на рубеже веков наконец-то привели к появлению электронных книг в том или ином виде, хотя и не на коммерческой основе», — рассказывает Майк Шацкин, основатель и директор консалтинговой группы Idea Logical Company в Нью-Йорке, специализирующейся на переходе издательского дела в цифровую сферу.

Истерика, которой сопровождался выход романа «Искушение» в 1993 году (существует мнение, что это первый цифровой роман в истории), не привлекла особого внимания издателей.

«В 1992 году я говорил с руководителями, наверное, пяти из семи основных издательств, и все они заявили мне: «Мы здесь ни при чем. Люди никогда не станут читать с экранов»», — вспоминает Роберт Штейн, основатель Института будущего книг, сооснователь компаний Voyager и Criterion Collection.

Но в 2007 году компания Amazon выпустила новое устройство под названием Kindle, и отношение к электронным книгам кардинально изменилось.

«У Amazon было достаточно влияния, чтобы пойти к издателям и заявить: «Это серьезно. Нам нужны ваши книги», — объясняет Майк Шацкин. – А поскольку Amazon – это Amazon, их больше интересовала «ценность клиента», чем прибыль от продажи каждого конкретного продукта, поэтому продавать электронные книги по дешевке для них было нормально».

С 2008 по 2010 годы продажи электронных книг взлетели на 1260%, отмечает газета New York Times. Масла в огонь подлило появление новой «читалки» Nook и планшетного компьютера iPad, который поступил в продажу одновременно с запуском электронного магазина iBooks.

«К тому моменту книгоиздательская индустрия окончательно потеряла возможность вернуть себе инициативу и преимущество», — полагает Роберт Штейн.

В 2011 году о банкротстве объявила розничная сеть Borders Books, а популярность электронных книг продолжала неуклонно расти – хотя и не экспоненциально, как оказалось.

Автор фото, iStock

Подпись к фото,

Хотя чтение печатных книг по-прежнему наиболее популярно, за последнее десятилетие электронные книги стремительно сократили разрыв

В последние два года тенденция изменилась. По информации Ассоциации американских издателей, рост продаж электронных книг, на долю которых приходится примерно 20% всех купленных книг, затормозился.

А новые данные исследовательского центра Pew, относящиеся к марту и апрелю 2015 года, также говорят о том, что за последний год число читателей электронных книг оставалось неизменным.

Более того, газета Times утверждает, что за первые месяцы 2015 года количество проданных электронных книг даже сократилось.

Впрочем, исследователи из Pew среди прочего выяснили, что число американцев, прочитавших хотя бы одну печатную книгу, между 2014 и 2015 годом сократилось с 69% до 63%.

«Издатели все дружно выдохнули, мол, половина нашей аудитории не любит читать с экранов, — говорит Штейн.

– Проблема в том, что они очень плохо гадают на кофейной гуще».

Никто не может с уверенностью утверждать, что представляет себе будущее бумажных книг, однако Штейн не сомневается: рост популярности цифровых носителей возобновится с удвоенной силой.

«Мы переживаем переходный период, — считает он. – Преимуществ чтения с экрана будет становиться все больше – это, в свою очередь, привлечет новых пользователей».

Автор фото, iStock

Подпись к фото,

За последний год число читателей электронных книг оставалось неизменным

Роберт Штейн предполагает, в частности, что книги в будущем, возможно, будут выпускать не традиционные издательства, а игровая индустрия.

Он также предвидит размытие границы между писателем и читателем благодаря социальному чтению, в рамках которого авторы и потребители могут общаться в электронной форме и обсуждать любой абзац, предложение или строку в книге.

Недавний проект Штейна под названием Social Book позволяет участникам вставлять комментарии непосредственно в электронный текст книги, им уже пользуются преподаватели в нескольких средних школах и университетах для стимулирования дискуссии.

«Мои внуки вряд ли поймут, зачем читать в одиночестве, — говорит он. – Какой смысл это делать, если можно получить доступ к идеям других людей, которых ты знаешь и кому доверяешь, или к наблюдениям тех, кто живет в самых разных уголках планеты?»

Вряд ли книгам как таковым грозит полное исчезновение – по крайней мере, в ближайшие годы.

Печатные листы может постигнуть участь ксилографии (оттисков с деревянных гравюр), проявленной вручную пленки и сотканных мастерами тканей – они станут предметами, имеющими в первую очередь эстетическую, художественную ценность.

Книги, предназначенные не для чтения, а для разглядывания – например, каталоги искусства или альбомы, лежащие на журнальных столиках – также могут рассчитывать на более продолжительное существование в печатном виде.

«Печать будет существовать, однако с иными целями и для очень ограниченной аудитории – как в наше время происходит с поэзией, — полагает Роберт Штейн. – Печатные издания перестанут быть в центре внимания интеллектуального дискурса».

Автор фото, iStock

Подпись к фото,

Книги дорого производить и перевозить, поэтому экономическое давление в сторону увеличения рынка электронных книг будет велико

«Думаю, печатные книги для того, чтобы просто сесть и почитать, через десять лет будут скорее необычным явлением, — добавляет Майк Шацкин. – Не настолько необычным, что ребенок спросит: «Мама, что это?», но достаточно необычным. Скажем, в вагоне поезда один или два человека будут держать в руках печатное издание, а все остальные будут читать с устройств».

Впрочем, Шацкин уверен, что рано или поздно произойдет неизбежное отмирание печати, хотя этот день настанет не ранее, чем через 50-100 лет или даже еще позже.

«Все сложнее и сложнее будет понять, зачем кому-то печатать нечто тяжелое, сложно транспортируемое и не настраиваемое под индивидуального пользователя, — говорит он. – Думаю, наступит момент, когда печать просто потеряет смысл. Сам я перестал читать печатные книги много лет назад».

Кого-то расстроит отсутствие печатных книг — с эстетической точки зрения. Что же еще мы рискуем потерять, если печать исчезнет навсегда?

По данным некоторых исследований, причины для беспокойства действительно есть.

«В реальности множество людей тревожит исчезновение книг, — объясняет Марианн Вулф, руководитель Центра чтения и языковых исследований Университета Тафтса в Массачусеттсе (США) и автор книги » Пруст и кальмар: История и наука читающего мозга». – Однако у нас есть веские причины надеяться, что этого не произойдет – ради блага читателей».

По данным исследований, проведенных Вулф и другими учеными, чтение в электронном виде может отрицательно сказаться на реакции мозга на текст.

Это распространяется и на понимание письменного текста, и на сосредоточенность, и на способность удерживать внимание на подробностях текста, в том числе на сюжете и последовательности событий.

Если рассматривать весь диапазон способов чтения, то, согласно исследователям, печатные тексты можно условно поместить с одной стороны диапазона (способствуют максимальному погружению), а онлайн-тексты – с другой (способствуют максимальному отвлечению).

Чтение Kindle по этой шкале окажется где-то посередине. «Многие переживают, что способность человека погрузиться в рассказанную историю меняется, — рассказывает Марианн Вулф. – Меня лично беспокоит, что в мозге может произойти «короткое замыкание» в отношении чтения; нам будет легко собирать информацию, но сложно развивать навык критического, аналитического чтения».

Впрочем, эта область науки пока лишь делает первые шаги, поэтому выводы о негативном воздействии электронного чтения нельзя считать окончательными.

Более того, некоторые исследователи получили противоположные результаты: согласно их данным, чтение электронных книг не влияет на понимание текста или даже улучшает его – особенно это касается читателей, страдающих дислексией.

Нет единого мнения и в том, что касается чтения электронных книг детьми.

Иллюстрированные электронные книги для подрастающего поколения нередко имеют дополнительные функции, включая музыку, звуки и движение.

Однако влияние этих функций на чтение зависит от эффективности их внедрения.

Автор фото, iStock

Подпись к фото,

Чтение бумажной книги часто доставляет просто эстетическое удовольствие

При хорошем сценарии «они могут стать своего рода ориентиром для детей», считает Адриана Бас, преподаватель Лейденского университета (Нидерланды). (Она занимается исследованием чтения и связанных с ним проблем.)

В результате эксперимента, в котором участвовали 400 детей дошкольного возраста, Бас и ее коллеги выяснили: дети, читавшие анимированные электронные книги, лучше поняли сюжет и выучили больше слов, чем те дети, которым предложили статические электронные книги.

«Маленьким детям бывает непросто воспринимать письменную речь, однако анимированные картинки могут способствовать восприятию сложного текста», — поясняет она.

Что касается наших опасений, будто электронные книги заставят нас иначе воспринимать письменную речь и иначе взаимодействовать друг с другом, Марианн Вулф отмечает: «Впервые в истории стала возможна подобная демократизация знаний».

Для детей и взрослых в таких регионах мира, как Европа и США, существует опасность избыточного пользования электронными устройствами, однако для жителей развивающихся стран они могут стать настоящим спасением, считает Вулф – «главным механизмом распространения грамотности».

Она надеется, что общество останется «биграмотным» – иными словами, что ценность и электронного, и печатного слова останется неизменной.

Недавний рост числа независимых книжных магазинов – по крайней мере, в США – позволяет ей испытывать оптимизм относительно ценности печатных книг для людей.

«Мозг, полностью приспособленный для чтения – это одна из важнейших характеристик, полученных нашим биологическим видом в ходе интеллектуального развития, — резюмирует Вулф. – Нам стоит обратить особое внимание на любой фактор, угрожающий этому».

• Прочитать оригинал этой статьи на английском языке можно на сайте BBC Future.

Что значит, что мы не должны любить мир?

ГлавнаяМатериалыИндексДуховная жизньБог в наших сердцах Не люби мир

Вопрос

Ответ

1 Иоанна 2:15-16 говорит: «Не любите мира и ничего в мире. Кто любит мир, в том нет любви к Отцу. похоть плоти, похоть очей и гордость житейская исходят не от Отца, но от мира». Тем не менее, Иоанна 3:16 начинается словами: «Ибо так возлюбил Бог мир…». Значит, Бог любит мир, а нам не положено? Почему кажущееся противоречие?

В Библии термин мир может относиться к земле и физической вселенной (Евреям 1:2; Иоанна 13:1), но чаще всего он относится к гуманистической системе, противоречащей Богу (Матфея 18: 7; Иоанна 15:19; 1 Иоанна 4:5). Когда Библия говорит, что Бог любит мир, это относится к людям, живущим в нем (1 Иоанна 4:9). И как Его дети, мы должны любить других людей (Римлянам 13:8; 1 Иоанна 4:7; 1 Петра 1:22). Притча о добром самаритянине ясно показывает, что мы не можем выбирать, кого любить (Луки 10:30-37).

Когда нам говорят , а не любить мир, Библия имеет в виду коррумпированную мировую систему ценностей. Сатана — бог этого мира, и у него своя система ценностей, противоположная Божьей (2 Коринфянам 4:4). В Первом Иоанна 2:16 подробно описывается, что продвигает система сатаны: похоть плоти, похоть очей и хвастливая гордость житейская. Все мыслимые грехи можно свести к этим трем порокам.

Мир — это то, что мы оставляем, когда приходим ко Христу. В Исаии 55:7 говорится, что приход к Богу предполагает отказ от наших собственных путей и мыслей. Джон Баньян в своей книге Путешествие пилигрима изображает положение верующего так, как будто «глаза его вознесены к небу», он держит в руке «лучшую из книг» и стоит «с миром, отброшенным позади него» (стр. 34).

Мир часто аплодирует греху. Голливуд побуждает нас завидовать грешникам и глупо сравнивать себя с «красивыми людьми» (см. Притчи 23:17). Часто популярность «звезд» объясняется их способностью вызывать в нас неудовлетворенность собственной жизнью. Рекламщики охотятся на нашу естественную склонность любить этот мир, и большинство маркетинговых кампаний так или иначе апеллируют к похоти очей, похоти плоти или житейской гордыне.

Любить мир означает быть преданным мирским сокровищам, философии и приоритетам. Бог говорит Своим детям расставлять приоритеты в соответствии с Его вечной системой ценностей. Мы должны «искать прежде всего» Божьего Царства и правды (Матфея 6:33). Никто не может служить двум господам (Матфея 6:24), и мы не можем быть преданными и Богу, и миру одновременно.

Когда мы входим в Божью семью через веру во Христа, Бог дает нам возможность выйти из крысиных бегов мира (2 Коринфянам 5:17). Мы становимся гражданами другого царства (Филиппийцам 1:27, 3:20). Наши желания устремляются к небу, и мы начинаем накапливать вечное сокровище (Луки 12:33; Матфея 19). :21; 1 Тимофею 6:18-19). Мы понимаем, что то, что действительно важно, вечно, а не преходяще, и мы перестаем любить мир.

Если мы будем продолжать любить мир так, как это делают неверующие, это остановит наш духовный рост и сделает нас бесплодными для Царства Божьего (Матфея 3:8; Луки 6:43-45; Иоанна 15:1-8). В Евангелии от Иоанна 12:25 Иисус развил эту мысль еще на шаг, сказав: «Всякий, кто любит свою жизнь, потеряет ее, а всякий, кто ненавидит свою жизнь в этом мире, сохранит ее для вечной жизни». Нелюбовь к миру распространяется и на нашу собственную жизнь. Иисус сказал, что если мы любим что-то больше, чем Его, мы недостойны Его (Матфея 10:37-38).

В общем, термин мир в Библии относится к злой системе, контролируемой сатаной, которая уводит нас от поклонения Богу. Джон Кальвин сказал: «Человеческое сердце — это фабрика идолов». Мы можем сделать идолов из чего угодно. Любое страстное желание нашего сердца, которое не вложено туда Богом для Его славы, может стать идолом (1 Коринфянам 10:31). Любить мир — это идолопоклонство (1 Коринфянам 10:7, 14). Итак, хотя нам заповедано любить человек мира, мы должны опасаться всего, что соперничает с Богом за наши самые высокие привязанности.

Вернуться к:

Вопросы о христианской жизни

Что значит, что мы не должны любить мир?

Подпишитесь на

Вопрос недели

Получите наш Вопрос недели, доставленный прямо на ваш почтовый ящик!

Подписывайтесь на нас:

Вспомним ли мы свою земную жизнь, оказавшись на Небесах?

HomeContent IndexEternityEternity in Heaven Remember Heaven

Вопрос

Ответ

Исаия 65:17 говорит: «Ибо вот, Я творю новое небо и новую землю: и прежнее не будет вспоминаться и не придет на ум». Некоторые толкуют Исайю 65:17 как говорящую, что мы не будем помнить о нашей земной жизни на небесах. Однако одним стихом ранее в Исаии 65:16 Библия говорит: «Ибо прежние беды будут забыты и сокрыты от глаз моих». Скорее всего, будут забыты только наши «прошлые проблемы», а не все наши воспоминания. Наши воспоминания в конце концов будут очищены, искуплены, исцелены и восстановлены, а не стерты. Нет никаких причин, по которым мы не могли бы иметь много воспоминаний из нашей земной жизни. Воспоминания, которые будут очищены, связаны с грехом, болью и печалью. В Откровении 21:4 говорится: «Он отрет всякую слезу с их глаз. Не будет больше ни смерти, ни скорби, ни плача, ни боли, потому что прежний порядок вещей ушел».

Тот факт, что прежние вещи не придут в голову, не означает, что наши воспоминания будут стерты начисто. Пророчество может указывать на чудесное качество нашей новой среды. Новая земля будет такой впечатляющей, такой умопомрачительной, что все совершенно забудут тяжелую работу и грех нынешней земли. Ребенок, который ночью боится теней в своей комнате, совершенно забывает свой ночной страх на следующий день на детской площадке. Не то чтобы воспоминания были стерты, просто на солнце они не приходят в голову.

Кроме того, важно различать вечное состояние и нынешнее небо. Когда верующий умирает, он или она попадает на небеса, но это не наш конечный пункт назначения. Библия говорит о «новом небе и новой земле» как о нашем вечном, постоянном доме. Оба отрывка, процитированные выше (Исаия 65:17 и Откровение 21:1), относятся к вечному состоянию, а не к нынешним небесам. Обещание оттереть всякую слезу приходит только после скорби, после последнего суда и после воссоздания вселенной.

В своем апокалиптическом видении Иоанн видит горе на небесах: «Я видел под жертвенником души убиенных за слово Божие и свидетельство, которое они имели. Они воззвали громким голосом: «Доколе, Владыка Господи, Святый и Истинный, не будешь судить живущих на земле и не отмстишь за кровь нашу?» (Откровение 6:9–10). Иоанн явно находится на небесах (Откровение 4:1–2), и он видит и слышит тех, кто явно помнит о несправедливости, причиненной им. Их громкие призывы к мести указывают на то, что в нынешних небесах мы будем помнить нашу жизнь на земле, в том числе и плохие вещи.